Обсуждение:Привоз (Одесса)

Греческий базар (Одесса) и Старый базар (Одесса) были на одной оси с Александровским проспектом, который заканчивался большой Привозной площадью. В начале - середине XIX века она использовалась в основном для складирования товаров, но не для их продажи.

Во второй половине XIX века половина площади превратилась в рынок для оптовой, затем розничной торговли, получивший знаменитое название "Привоз".

Вокруг пассажа толпились мелкие строения: лотки, будки, рундуки, лавки. В одну из лавок Бабель в "Одесских рассказах" привёл старого биндюжника Грача (в рассказе "Отец"), вознамерившегося было выдать дочь за сына богатого бакалейщика:

Грач выслушал до конца свою дочь, он надел парусовую бурку и на следующий день отправился в гости к бакалейщику Каплуну на Привозную площадь. Над лавкой Каплуна блестела золотая вывеска. Это была первая лавка на Привозной площади. В ней пахло многими морями и прекрасными жизнями, неизвестными нам... Хозяйский сын стоял за стойкой; на стойке этой были поставлены маслины, пришедшие из Греции, марсельское масло, кофе в зернах, лиссабонская малага, сардины фирмы "Филипп и Кано" и кайенский перец.

Детские впечатления от Привоза Льва Славина в "Предвестии истины":

Вайль подмигнул мне. Мы дружили. Он держал на Привозе рундук. Я не знал, что такое "рундук". Мне казалось, что это, вероятно, нечто вроде сундука, набитого всякой всячиной. Должно быть, воображал я, раскрытый рундук стоит на обочине тротуара, и тощий Саша Вайль и его толстая низенькая жена Настя торгуют поношенным платьем и надтреснутой посудой.

И в этот день в Одессе на базаре

Я заблудился в грудах помидоров,

Я средь арбузов не нашел дороги,

Черешни завели меня в тупик...

Мы переходим рыночную площадь,

Мы огибаем рыбные ряды...

Эдуард Багрицкий, стихотворение "Встреча".

Как утверждал Валентин Катаев в повести "Белеет парус одинокий":

Из всех торговок Привоза наиболее резкими, крикливыми голосами славились торговки рыбного ряда...

-Раки! Раки! Раки! Раки!

-Камбала! Камбала! Камбала!

-Скумбрия живая! Скумбрия, скумбрия!

-Барбунька! Барбунька!

-Мидии! Мидии! Мидии! Мидии! Мидии!

-Бычки! Бычки! Бычки!..

Среди гудящей толпы, кричащих торговок и мокрых даров Черного моря в 1905 году разыгрывается драма нищего рыбацкого внука Гаврика. Дед послал его на рынок с уловом, который он должен отдать матёрой привозной барыге "мадам" Стороженко, чтобы выручить жалкие гроши для покупки хлеба.

- Для ровного счета две с половиной сотни, - сказала торговка, закрывая корзинку рогожкой. - Забирай садок. До свидания. Скажешь деду, что с него еще остается восемьдесят копеек. Чтобы помнил...

Мальчик остолбенел. Он хотел что-то сказать, но горло сжалось. А торговка уже кричала, не обращая на него ни малейшего внимания:

- Камбала, камбала, камбала! Бычки, бычки, бычки!

Гаврик вспомнит об этом случае в ночь одесского январского восстания 1918 года, проезжая в реквизированном штабном автомобиле мимо того же Привоза.

Автомобиль проехал вдоль пустынного в этот поздний час базара, мимо крытых павильонов мясников, мимо рыбных рядов, даже и сейчас на всю площадь воняющих рыбой. Гаврик засмеялся. Именно здесь он когда-то продавал бычки мадам Стороженко.

- Валентин Катаев, Волны Чёрного моря.

За пустующим зданием Фруктового пассажа беспорядочные ряды крестьянских подвод. С раннего утра мы с Таней блуждаем по базару. У Тани в руках корзина для провизии. На дне корзины сложены пачки листовок, и мы должны распространить их среди приехавших на базар крестьян. На повозке, рядом с кувшинами с молоком, солидно восседает пожилой крестьянин... Он всецело поглощён слишком требовательной покупательницей. Я только этого и ждал. Осмотревшись по сторонам, незаметно вынимаю из корзины пачку листовок и быстро засовываю их под сено.

- пишет большевик Л. Ленский про Привоз времён интервенции в книге "Школа ненависти".

Даже те, кто не бывал в Одессе, знают, что есть там знаменитый рынок Привоз. В литературе он описан не менее живописно, чем знаменитое Чрево Парижа. Я же этот Привоз знал очень хорошо: он был недалеко от нашей улицы, и мы с мамой постоянно покупали там продукты. Но очень скоро он стал одним из мест моих выступлений, а крестьяне окрестных сел моими слушателями.

Дело в том, что рядом с Привозом был трактир, служивший и постоялым двором. Хозяин трактира Сендер, кроме музыкальной машины, своеобразной автоматической шарманки, наигрывавшей популярные в те годы мелодии, услаждал постояльцев еще и дивертисментом, для чего приглашал известных в Одессе артистов. Пели под аккомпанемент трио — скрипка, кларнет, контрабас,— игравшего по слуху.

Пригласили и меня для выступлений. И, может быть, никогда до этого не знал я более ароматных и живописных подмостков.

Во дворе трактира стояли подводы, доверху наполненные крестьянскими продуктами. Тут же топтался приведенный на продажу скот. Основными постояльцами двора были немецкие колонисты, жившие в пригородах Одессы — Кляйнлибентале, Грослибентале, Люстдорфе. Они привозилив добротных мешках муку высшего помола, так называемую четырехнольку, бруски ароматнейшего сливочного масла, завернутые в салатные листья, и огромных размеров печеные хлеба, которые, несмотря на обилие в Одессе пекарен, мгновенно раскупались. Колонисты владели особым секретом выпечки душистого, вкусного хлеба. Их упитанные лошади с подвешенными на шее торбами стояли во дворе трактира и мерно пожевывали пахнущий степью овес.

Посетители часами просиживали в трактире, неторопливо беседуя и поглощая один за другим чайники с кипятком и заваркой. Чтобы их наполнять, на заднем дворе трактира, в большом сарае из ракушечника, доверху заполненном штабелями дров и древесным углем, круглосуточно дымили два огромных медных самовара. Кроме приехавших торговать, здесь были грузчики, извозчики, обитатели ночлежек, промышляющие «извозом»: за небольшую плату они арендовали у хозяина тачки и в больших шарообразных корзинах, покрытых мешковиной, перевозили на рынок фрукты и овощи.

Мирная идиллическая картина! Но вскоре я узнал, что этот трактир живет двойной жизнью.

Одна жизнь —у всех на виду, это «пара чая» и ровный гул беседы за столами под звуки музыкальной машины или выступление артистов, тогда все умолкали, половые переставали сновать между столиками.

А другая — невидимый и неизвестный сидящим в зале тайный кабинет, где шла картежная игра и на громадном столе из одного конца в другой передвигались горы золотых монет, золотых портсигаров, серег, колец с крупными бриллиантами, тяжелые золотые цепи, иностранная валюта. Бывало, что азартная игра сменялась рукопашной схваткой и игроки стреляли друг в друга из пистолетов.

Стали поговаривать, что трактир на Привозе — самый крупный притон в Одессе и полновластным его хозяином является не тихий и добродушный Сендер и даже не его властная, с колючими, вытаращенными от зоба глазами жена Хана, а гроза Одессы Мишка Япончик...

- одесский куплетист Владимир Коралли о 1918 годе.

После гражданской войны, с введением новой экономической политики, "Привоз", являвшийся, как любой рынок, барометром экономических реформ, постепенно приобретал черты разнообразия товаров с южным колоритом. Дары моря, бахчи и контрабанда, колоритный одесский говор, экспансивные манеры и юмор продавцов и покупателей надолго запоминались всем посетившим Привоз.

Вот как описывает сотрудник Опродкомгуба Сергей Бондарин знакомство с молодыми поэтами в 1922 году в рассказе "Воспоминания не безмолвны":

Первый приезд в Одессу Михаила Светлова и Михаила Голодного для одесской литературной молодежи стал праздничным событием. Обоих уже знали и любили... Мы старались не расставаться. Москвичей в Одессе многое интересовало: одесский Привоз - базар, рынок, на который съезжались крестьяне пригородных районов. Новая экономическая политика Советской власти, замена продразверстки продналогом к тому времени давали свои ощутимые плоды. Базары приобретали утраченный было вид. Веселый шум, певучий украинский говор, бойкие базарные выкрики.

О расставании со сносимым старым домом написал в послевоенном стихотворении "Баллада о покидаемом доме" Всеволод Азаров:

Приземистый дом за Привозом,

Совсем неказистый на вид,

Испытан жарой и морозом,

Сто лет или больше стоит.

Был к сносу их дом предназначен,

Уже накрененный слегка.

Жильцы, разъезжаясь, не плачут,

Хоть жалко, видать, старика.

Звучит коридорами эхо

От шорохов прожитых дней...