С детства увлекался рисованием[9]. Учился (1893—1895) в Александровской гимназии города Сумы. В детстве родной брат случайно лишил Давида глаза во время игры с игрушечной пушкой. Впоследствии Давид ходил со стеклянным глазом, это стало частью его стиля.
В начале 1900-х годов Бурлюки переехали в село на берегу Балки Золотой, притока Днепра в сегодняшней Херсонской областиУкраины. Там Давид начал заниматься живописью, расписывал стены запорожских хат, летом 1902 года рисовал портреты сельчан и изображал сельские мазанки в местных степных пейзажах[15].
В 1898—1910 годах учился в Казанском и Одесском художественных училищах. В Одесском училище учился у Кириака Костанди и Геннадия Ладыженского. Исследователь искусства Дмитрий Горбачов отмечает уже тогдашнее трудолюбие Бурлюка: однажды из летней практики он привез 350 этюдов — херсонских пейзажей, что наставники раскритиковали как «фабричное производство»[7].
В 1907 году Бурлюки поселились в селе Чернянка на Херсонщине, где отец Бурлюка получил должность управляющего имениями графа Мордвинова[7][15].
Вернувшись в Россию, в 1907—1908 годах сошёлся с левыми художниками и участвовал в художественных выставках, выступив одним из лидеров группы «Венок—Стефанос»[16].
В Первую мировую войну не подлежал призыву, так как у него не было левого глаза. Жил в Москве, издавал стихи, сотрудничал в газетах, писал картины.
Весной 1915 года оказался в Уфимской губернии (станция Иглино Самаро-Златоустовской железной дороги), где находилось поместье его жены. Мать Давида Бурлюка, Людмила Иосифовна Михневич, жила в это время в Буздяке — в 112 километрах от Уфы. За два года, проведённые здесь, он успел создать около двухсот полотен. 37 из них составляют существенную и наиболее яркую часть коллекции русского искусства начала XX века, представленной в Башкирском художественном музее им. М. В. Нестерова. Это музейное собрание произведений Давида Бурлюка является одним из самых полных и качественных собраний его живописи в России. Бурлюк часто приезжал в Уфу, посещал Уфимский художественный кружок, сплотивший вокруг себя молодых башкирских художников. Здесь он подружился с художником Александром Тюлькиным и адвокатом Николаем Златогорским, художником-любителем. С ними он часто бывал на этюдах.
В 1918 году чудом избежал гибели во время погромов и расстрелов анархистов в Москве и снова уехал в Уфу. В 1918—1920 годах гастролировал вместе с Василием Каменским и Маяковским по Уралу, Сибири, Дальнему Востоку. В июне 1919 года добрался до Владивостока, семья обосновалась в Рабочей слободке на северо-восточном склоне сопки Буссе (ул. Шилкинская).
В 1920 эмигрировал в Японию, где прожил два года, изучая культуру Востока и занимаясь живописью. Здесь им было написано около 300 картин на японские мотивы, денег от продажи которых хватило на переезд в Америку. В 1922 поселился в США.
В Нью-Йорке развил активность в просоветски ориентированных группах и, написав поэму к 10-летию Октябрьской революции, стремился, в частности, снискать признание в качестве «отца русского футуризма». Был постоянным автором газеты «Русский голос». Свои сборники, брошюры, журналы Бурлюк издавал вдвоём с женой Марией Никифоровной и через друзей распространял эти издания преимущественно в пределах СССР.
В это время отношение Бурлюка к классикам-современникам радикально изменилось: в 1928—1929 годах издательство Марии Никифоровны Бурлюк выпустило одной книжечкой две поэмы Давида Бурлюка: «Великий кроткий большевик» о Толстом (написана 9 сентября 1928 года, к 100-летию классика) и «Горький». В 1925—1930 годах создал эпическое полотно «Ленин и Толстой», изобразив их на пашне, где Ленин впрягся в плуг, а Толстой шагает впереди. Эту картину, как и более поздние работы такого плана («Дети Сталинграда», «Рабочие», «Безработные в Нью-Йорке», «Советская жатва» и другие) автор безуспешно пытался переправить в Советский Союз, так как американской публике они были не интересны. Мария Никифоровна отмечала: «Эти 9 картин оформляют эпоху, параллельную с творчеством подсознанию мирового социализма. Сейчас, когда „идейное“ искусство, искусство социального сюжета „не в моде“, — картины здесь не нужны»[16].
С 1930 года в течение десятилетий Бурлюк сам издавал журнал «Color and Rhyme» («Цвет и рифма»), частью на английском, частью на русском языках, объёмом от 4 до 100 страниц, со своими живописными работами, стихами, рецензиями, репродукциями футуристских произведений и т. п. Работы Бурлюка участвовали в выставках существовавшего в конце 1920-х — начале 1930-х годов объединения советских художников группы «13».
Во время Второй мировой войны Бурлюк создал большую работу «Дети Сталинграда» (1944); её иногда именуют бурлюковской «Герникой». На полотне запечатлена трагедия детей-сирот в героическом городе[17].
В 1949 году супруги совершили путешествие по югу Франции, по следам Ван Гога.
В 1956 году впервые после эмиграции Бурлюки посетили СССР. До начала 1940-х годов у Бурлюков не было денег на путешествия, хотя о визите на родину «отца русского футуризма» и его жены хлопотали Лиля Брик, Василий Абгарович Катанян, Николай Асеев, Семён Кирсанов. В результате двухмесячный визит 1956 году с посещением Ленинграда, Москвы и Крыма полностью оплатил Союз писателей СССР. Они посетили также усадьбу Тургенева Спасское-Лутовиново и Ясную Поляну, где встретились с последним секретарём Толстого Валентином Булгаковым, вернувшимся в СССР в 1948 году. Бросить Толстого с парохода современности не удалось: всю свою долгую жизнь Бурлюк отзывался о Льве Николаевиче с восторгом. В переписке с Никифоровым он многократно упоминал Толстого как одного из «отцов своей Родины» и одного из величайших русских писателей. Он очень гордился тем, что его работы в сборнике «Русский поэт как художник и рисовальщик» опубликованы рядом с рисунками Толстого и Достоевского. «Булгаков в 1956 году в Ясной Поляне, прощаясь, сказал: „Давайте доживём до возраста Льва Николаевича — 82 года“. А Бурлюку 22 июля 1960 г. будет 78 лет, а сколько тяжёлого, несправедливого, оскорбления от идиотов, пережили мы, Бурлюки», — писала Мария Никифоровна о встрече 1956 года. Валентин Николаевич обещания не выполнил, а вот Бурлюку это удалось[16].
В 1962 Бурлюки путешествовали по Австралии и Италии, посетили Прагу, где жила сестра Давида. Живописные работы Бурлюка выставлялись в Брисбене.
В августе 1965 года Бурлюки снова посещали СССР, с целью добиться включения работ Давида в коллекции музеев[16]. Несмотря на многократные предложения Бурлюка об издании его стихов в СССР, ему не удалось напечатать ни строки.
Всю свою жизнь непрерывно работал, движимый «инстинктом эстетического самосохранения», и гордо говорил, что создал более 20 тысяч картин и смог добиться признания в трёх странах: России, Японии и Америке[16].
Умер 15 января 1967 года в штате Нью-Йорк. Его тело было кремировано согласно завещанию и прах развеян родственниками над водами Атлантики с борта парома. Елена Шварц откликнулась на известие о его смерти стихами:
О русский Полифем!
Гармонии стрекало
Твой выжгло глаз,
Музыка сладкая глаза нам разъедала,
Как мыло, и твой мык не слышен был для нас.
24 мая 1967 года Бурлюку посмертно было присвоено звание члена Американской академии искусств и литературы в одном ряду с Леонардом Бернстайном, Генри Миллером, Марселем Дюшаном и другими.
Мирослав Шкандрий писал, что «отца российского футуризма» (российского в смысле относящегося к Российской империи, иногда критики некорректно изменяли его самоидентификацию на «отец русского футуризма») можно считать русским радикалом, симпатизировавшим марксизму, ассимилированным украинцем, вернувшимся к своим корням или украинцем, нашедшем в своей идентичности источник вдохновения для творчества». Все биографы отмечают его украинскую идентичность, а его сын Никола показывал значимость его самоопределения как украинца через его убеждения и привычки, включая его сережку в одном ухе в стиле украинских казаков[18].
И —
как в гибель дредноута
от душащих спазм
бросаются в разинутый люк —
сквозь свой
до крика разодранный глаз
лез, обезумев, Бурлюк.
Почти окровавив исслезённые веки,
вылез,
встал,
пошёл
и с нежностью, неожиданной в жирном человеке,
взял и сказал:
«Хорошо!»
Бурлюк полагал: «Истинное художественное произведение можно сравнить с аккумулятором, от которого исходит энергия электрических внушений. В каждом произведении отмечено, как в театральном действии, определённое количество часов для любования и разглядывания его. Многие произведения вмещают в себя запасы эстет-энергии на долгие сроки, как озёра горные, из коих неустанно вытекают великие реки воздействий, а истоки не иссякают. Таково творчество Н. К. Рериха».
Бурлюк организовал группу художников, которая занималась поиском новых путей развития искусства. Позже все участники группы стали именовать себя футуристами. Они искали в искусстве новые пути, которые, по их мнению, должны были отображать радикальные изменения, которые происходили в обществе в начале XX века. Бурлюк обожал экспериментировать. Он одним из первых начал использовать в своих работах коллажи: вклеенные кусочки фанеры, шестерёнки, металлические пластины[21].
В своем художественном творчестве Бурлюк выражал «мощное, простое и прямое народное искусство», которое он связывал с народным, крестьянским искусством, скифскими артефактами и степными мифами, фундамент для чего ему дала история его украинской семьи[22]. Украинская идентичность Бурлюка может быть прослежена в его авангардизме. Художник подчеркивал свою связь со своими предками из украинских казаков[15], что «сформировало его футуризм». Бурлюк принимал участие в археологических экспедициях в Крыму, и минимализм найденных там скифских артефактов повлиял на его «примитивизм»[23]. Степь для него, как и для Малевича, представляла движение, жизнь и взаимодействие природы, саму жизнь не через понимание, но чувства. Степь была представлением силы и широты природы. Именно сила природы, не технологии, вдохновляла украинских художников[24].
Несколько полотен Казака Мамая, популярный мотив в украинском народном изобразительном искусстве, изображали его как запорожца, сидящего у еды и питья, рядом меч и конь. Мамай — воплощение независимости, индивидуализма и самодостаточности[15]. Как пишет искусствовед Любовь Дрофань, «разве может человек, не являющийся украинцем, по-настоящему прочувствовать дух казацкой истории, да и вообще осмелиться обратиться к этой теме, будучи совершенно оторванным от украинства?»[25] Другие работы художника включали элементы из средневековой Киевской Руси и времен киевских княжеств[15].
Картины и рисунки Бурлюка разбросаны по всему свету в музеях и частных коллекциях. Многие из них репродуцированы в его книгах или книгах о нём. «Отец российского футуризма», Бурлюк принимал активное участие в выступлениях футуристов, являясь их теоретиком, поэтом, художником и критиком.
Украинский фундамент находил выход и в поэтическом творчестве Бурлюка. Его поэма сравнивала запорожских казаков с мощным потоком Днепра, в его поэтических описаниях Шевченко и Сагайдачного чувствовалась стихия. В своих мемуарах писатель упоминает запорожскую вольницу как противопоставление мещанской городской жизни. В его рассказе о предках Бурлюк рассказывает о казацких поселенцах, на вольной земле которых, Украине, крепостничество не пустило глубокие корни[15].
Свойственные футуризму эпатажность и антиэстетичность ярче всего проявлялись в его стихах:
…Душа — кабак, а небо — рвань,
Поэзия — истрёпанная девка,
А красота — кощунственная дрянь…
<…>Звёзды — черви, пьяные туманом…
<…>Мне нравится беременный мужчина…
и т. д.
Маяковский вспоминал о нём: «Мой действительный учитель, Бурлюк сделал меня поэтом… Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать, не голодая». Большой интерес представляют его воспоминания о футуризме и Владимире Маяковском.
В эмиграции Д. Бурлюк, безусловно, испытывал ностальгию по родине («morbus rossica»)[14], жаждал общения с Россией (в 1956 и в 1965 гг. ему удалось посетить СССР), поэтому охотно откликнулся на письмо молодого тамбовского краеведа и коллекционера Н. А. Никифорова, который «послал наобум весточку Бурлюку в Америку, тот откликнулся, завязалась переписка, потом она переросла в дружбу на расстоянии»[26]. Эта переписка продолжалась много лет. Во время одного из приездов в СССР состоялась их встреча в г. Москве. Тамбов оба раза посетить Д. Бурлюку, очевидно, не удалось из-за запретов, хотя известно, что он просил об этом и во время второй поездки почти получил разрешение. При этой встрече Никифорову было передано значительное количество трудов. Кроме того, Бурлюк регулярно слал Никифорову в Тамбов оригиналы своих работ, журналы. К настоящему времени обстоятельства знакомства и взаимоотношения Никифорова и Бурлюка до конца не прояснены, существуют разные версии их связи: дружба двух близких людей (Бурлюк видел в нём человека, способного сохранить для будущих поколений память о нём самом и об ушедшей России), формальное усыновление Бурлюком Никифорова с целью передать ему всё своё творческое наследие, внебрачное рождение Никифорова от Бурлюка (имеются сведения, что эту версию распространял сам Никифоров[27]), истинное усыновление Никифорова (коллекционер С. Н. Денисов утверждает что видел документ об усыновлении), недобросовестное поведение Никифорова с целью извлечения выгоды (о его газетных провокациях с сочинением невероятных историй сообщал поэт-футурист С. Е. Бирюков). В дальнейшем фонд Д. Бурлюка был передан (частью при жизни самим Никифоровым, частью после его смерти) другому тамбовскому коллекционеру С. Н. Денисову. В частной коллекции С. Н. Денисова, собранной в том числе из коллекции Никифорова, хранятся около 3000 писем тамбовским адресатам, а также книги и картины Д. Бурлюка. На основе этой коллекции в 2005 г. в Тамбовском краеведческом музее состоялась выставка «Давид Бурлюк. Живопись, графика», а в 2011 г. на собственные средства Денисов издал содержательный сборник писем Д. Бурлюка.
Как отмечает исследователь культуры Юрий Шевчук, культурный обмен, происходивший в империи, был в пользу колонизатора. Украинские авторы и художники отправлялись в Россию и русифицировались. Их работы и они сами делались частью культуры русской, а их украинское происхождение и культурный фундамент игнорировались и принижались. Это коснулось и Давида Бурлюка[24].
Жена — Мария Никифоровна Еленевская (1894—1967) — мемуаристка, издатель. Пережила мужа на шесть месяцев и пять дней и умерла 20 июля 1967 года. Их прах был развеян над Атлантикой.
Потомки до настоящего времени живут в США и Канаде.
Иванян Э. А. Энциклопедия российско-американских отношений. XVIII—XX века. — Москва: Международные отношения, 2001. — 696 с. — ISBN 5-7133-1045-0.
Майкл Голд. David Burliuk: artist-scholar, father of Russian futurism. Нью-Йорк, A.C.A. Gallery, 1944.
Шикман А. П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. — М.: АСТ, 1997. — 448 с.
Русский футуризм и Давид Бурлюк, «отец русского футуризма» / Государственный Русский музей; Авторы статей: Евгения Петрова и др.; Автор-составитель каталога: Елена Баснер и др.; Автор-составитель хроники Ольга Шихирева; Фотографы: Владимир Дорохов и др.. — СПб.: Б. и., 2000. — 239 с.
Медиафайлы на Викискладе
